Смерть Графини

Небо за окном – свинцовое. Голова с похмелья – чугунная. Настроение – скверное. Трещит телефон, сверлит мозги, словно дрель.

– Алло…

– Это Сергей?

– Нет, это Клинтон…

– Алексей повесился…

В нашей конторе скучать некогда: что ни осень – труп. Снимаем повешенных, как перезрелые яблоки: то любовь несчастная, то адюльтер, то бытовое пьянство. Алика летом в очередной раз задумали выгнать с работы, но потом решили дать последний (как в воду глядели!) шанс – отправили в отпуск. Алик отпускные дни расписал по минутам: на даче обливался холодной водой, бегал, купался в озере, ходил за грибами. В магазин, кажется, дорогу забыл, но… В первый же день после отпуска Алика «прорвало» – он, как обычно, нажрался и облевал начальственный кабинет. Терпение начальника тоже лопнуло: тихого алкоголика вышибли по статье. В этот день Алик со всеми стаканчиком чокнулся и прощения попросил. Намекнул, что в последний раз пьет в этой жизни. Ну, думаем, чудит, как всегда…

– Когда повесился-то…

– Да только что!

– Так ты, дура, веревку обрежь, быстро!

– Я боюсь. Приезжайте сами.

Голос у жены Алика был спокойный, усталый какой-то (как я ее понимаю!). Грех думать плохое, но мне показалось, что она даже вздохнула с облегчением: наконец-то все кончилось. Жить с алкашом несладко, особенно если этот алкаш к тому же пассивный гомосексуалист.

Я прошлой осенью Леньку из петли снимать ездил, поэтому к Алику спешить мне не в очередь. Леньку жалко: умница, красавец, пришел к нам с металлургического комбината – из рабочих заведующим отдела! В возрасте Христа попал в учебник Московского университета как талантливый сценарист. Десять последних лет жил Ленька весело, наслаждался жизнью, пока не узнал, что жена ему с другом изменяет. В посмертной записке написал: «Извините, но жить мне больше не хочется…» Мы его любили.

Везли его в морг на грузовике, завернутого в пыльный палас. Ленькина голова билась о днище грузовика, и Алик поддерживал ее руками:

– Эх, жил, жил человек, и нет его…

Кто знал, что следующим Алик этой дорогой отправится?

Трое наших ребят поехали Алика из петли вытаскивать. Тут вылез из своего кабинета Вовчик, прошелся мимо меня мягкой балетной походкой, потер ручонки и, хитренько улыбаясь, сказал:

– Ну что, кого следующего на кладбище потащим?

Вовчик – бывший сексуальный партнер Алика. Была у них большая любовь, но со временем почему-то (кто их, товарищей с нетрадиционной ориентацией, поймет?) во вражду превратилась. То и дело друг на друга компромат собирали. Вовчику было легче – он не пил и регулярно закладывал Алика, который, в свою очередь, грозился раскопать какие-то документы:

– Скоро, скоро пойдет в бой тяжелая артиллерия. Грянет залп возмездия…

Однажды мужики напоили Алика до безумия и стали его провоцировать:

– Алик, если честно, то мы все – голубые. Скажи, Вовчик пассивный или активный?

– Комбайн… – еле ворочая языком, промямлил Алик.

– Как это?

– Комбайн – универсал. Он все может…

Когда Ленька повесился, наш редактор Яков Моисеевич был в отпуске на Черном море. Позвонили ему срочно, и он прилетел на похороны. На сей раз решили начальника не тревожить – пусть покачается на морских волнах, на солнышке понежится, а то в прошлом году и загореть не успел. Но отдыхал наш начальник в пансионате металлургов, а туда самолетом регулярно газету доставляли – чтоб отдыхающее начальство всегда в курсе дел было. Яков Моисеевич развернул газетку, увидел некролог – и опять в аэропорт на всех парах: второй висельник подряд – это не шутка! Снимут ведь, снимут…

В завещании Алик написал, чтоб хоронили без музыки и без поминок. Завещание не выполнили: морду, правда, никому не набили, двух баянов не порвали, но нахрюкались изрядно.

В нашей конторе был отдел, который проблемами пенсионеров занимался. Были среди пенсов уникальные экземпляры, решившие остаток своей жизни посвятить борьбе за справедливость (в отношении лично себя, конечно). Жалобы строчили, в суды заявления писали – жуткие люди. Против них мы таких же борцов выпускали – бывших советских и партийных работников. Как начнут грызть друг друга, только хруст стоит!

В этой борьбе время от времени кто-то из наших пенсов слагал голову: сказывались возраст, болезни, раны фронтовые. И опять шли мы на кладбище в составе похоронной процессии. Я уже все перетаскал: и гроб, и крышку, и венки, и ордена на подушечке. Один из наших пенсионеров в прошлом в кавалерии служил, так несли его, накрыв буркой. Другой летчиком был, так пришлось аэросани к могилке пригнать, чтоб под звук пропеллера гроб опускали – ритуал! Все мы попробовали, кроме рытья могил, но это нам бы профессионалы не позволили – работа доходная.

От жизни такой станешь суеверным: подошла очередная осень, и стали мы несчастия ждать. Однажды не вышел на работу Вовчик. Ждем два часа, три… Не вышел бы кто другой – мы бы не беспокоились, но Вовчик был человеком пунктуальным, и если бы что случилось, обязательно бы позвонил. После обеда послали гонцов к нему домой. Те вернулись ни с чем: дверь заперта, никто не открывает. Тут я и вспомнил, как после смерти Алика его половой противник ручонки потирал:

– Кого следующего на кладбище потащим?

Накаркал?

Вовчик постоянно искал приключения на свою задницу. Ночью его можно было встретить в аэропорту или на вокзале с бутылкой в кармане. Обходительный, приятной наружности, он знакомился с одинокими мужчинами, у которых задерживался рейс. Он предлагал выпить в туалете, а затем звал продолжить у него дома. Утром «клиент» ничего не помнил, а если помнил и чувствовал что-то не то, чистил Вовчику морду. Вовчик часто приходил на работу то синячком, то с царапиной, и каждый раз придумывал какие-то отмазки. Когда в город приезжал на гастроли столичный театр, Вовчик стремился найти «своих». Однажды он влюбился в Эммануила Виторгана, но тот дал понять (и дал довольно крепко!), что его устраивает Алла Балтер.

Шарахаясь по городским туалетам, Вовчик, видимо, не брезговал людьми с сомнительным прошлым. Так что мог и нарваться…

Дверь в квартиру Вовчика взломать не удалось, милиционеры залезли к нему через окно. Мебель была разнесена в щепки. Книги и документы разорваны в клочья. Вовчик лежал на кровати лицом вниз. У него был снят скальп, глаза выдавлены. На теле – 22 ножевые раны.

Эксперты предположили, что он защищался около 20 минут против двоих убийц. Руки у Вовчика были изрезаны. Добили его уже после того, как оглушили тупым тяжелым предметом. Версий было две. Первая – Вовчик снял где-то двух уголовников, которых прятал и кормил несколько дней, а затем они его и пришили. Вторая – во время обыска была обнаружена детская порнография, возможно, что Вовчик соблазнил какого-нибудь парнишку, и с ним рассчитались родственники ребенка.

Убийц не нашли. Зато милиция навела шорох на товарищей Вовчика, задержав около 40 человек. Нас таскали на опознание: не заходил ли такой-то к Вовчику на работу? В течение нескольких дней мы многое узнали о тайных пристрастиях многих известных личностей нашего города, в среде которых наш Вовчик был известен под кличкой Графиня.

Дорогой Яков Моисеевич, как водится, был на отдыхе – на том же Черном море, в том же пансионате. Мы решили не тревожить шефа, а чтобы не было утечки информации, некролог в газете давать не стали. Шеф догулял отпуск и позвонил в контору, чтобы его встретили в аэропорту. Вот тут-то мы и призадумались…

«Мертвяки» три года подряд – это какое сердце выдержит? Не придется ли нам шефа после такого известия в морг транспортировать? Решили, что шофер хоть и хороший человек, но недостаточно отесанный: не сможет интеллигентно шефу черную весть преподнести. А посему вместо шофера послали в аэропорт Юрку – заведующего одного из отделов нашей конторы. Яков Моисеевич сразу что-то неладное почувствовал:

– Что случилось, Юра? Почему ты за рулем?

– Да так, ничего…

– А все же…

– Да Вовчик умер…

– Как умер? Он же здоровый парень!

– Да так… Убили на х...!

Всю дорогу до города шеф молчал. А потом подал заявление на имя высочайшего начальства и ушел на пенсию. Не стал ждать следующей осени…

И как оказалось, правильно!