Олег Табаков, актер, режиссер, педагог, худрук и директор МХТ имени Чехова: «Я скорее с руководящей работой распрощаюсь, чем со сценой!»

Слушая его, можно заслушаться. О, как он говорит! Этак степенно, не торопясь, растяжно (или, если угодно, распевно), обдумывая и тщательно взвешивая, по-моему, каждое слово перед тем как его произнести — ну вылитый барин! Табаков, одним словом! А уж когда еще и засмеется по-фирменному — вкупе с котом Матроскиным! На днях у нас с мэтром состоялся большой и, по-моему, довольно искренний разговор…

Количество бедных людей в моей стране уменьшается, я это знаю точно!

— Пару дней назад на пресс-конференции вы, Олег Павлович, скажем так... ну, нелицеприятно, что ли, высказались о наших прошлых коммунистических временах.

— Вы знаете, я... (Улыбаясь.) Я понимаю, что вы сейчас пытаетесь как-то смягчить категоричность моих оценок, но... Понимаете, дело все в том, что я не то чтобы нелицеприятно отношусь к коммунистическим временам — я отношусь к этому, наверное, с присущим мне классовым неприятием!

— Вот даже так?

— А я сейчас поясню. Один мой дед, со стороны отца который, Кондратий Иванович, он был настоящим Мастером с большой буквы. Мастеровой человек, золотые руки, слесарь! На его плечах, так сказать, были канализация и водопровод Мирного переулка, где мы проживали в Саратове… А с материнской стороны моим дедом был Андрей Францевич — владелец очень большого имения, которое производило зерно. Много очень зерна! Настолько много, что значительная часть потребностей царской армии в войне с японцами девятьсот третьего — девятьсот пятого годов покрывалась продукцией именно этого имения. Имения, находившегося в Балтском (Балта был такой город, он и сейчас есть) уезде Одесской губернии.

Поэтому с детства, с совсем раннего детства, бабушка довольно реальную картину мне рисовала той жизни. Той, до, так сказать, октябрьского переворота. Это вовсе не означает, что я люблю, там, я не знаю... Государственную думу того времени, да? Или, больше или меньше, там, какого-нибудь Гучкова или Милюкова. Дело ж совсем не в этом. По сути дела (и далее постукивая легонечко ребром ладони после каждого слова по столу) большевики поставили бесчеловечный эксперимент над страной, которая вначале прошлого века могла стать вровень с Америкой и другими продвинутыми странами мира. Вот в чем дело!..

А почему я говорю «бесчеловечный»? В этом эксперименте все призывало к забвению, истории, скажем... (Улыбаясь.) Не революционной истории в их понимании, а в знании того, откуда ты, кто ты родом, кто твой дед, прадед, прапрадед, понимаете? То есть, всего того, что... ну, извините, является особенностью этой земли — а это родовая память.

— Основа ее...

— Ну, если хотите, основа. Нравственности. А это семья. В моем понимании... Поэтому этот вот эксперимент я, конечно, простить не могу!

И дело даже не в том, что я потерял права — у деда был остров куплен возле Капри. Наплевать мне на этот остров и, как говорится, менее всего меня заботит, кто там живет и почему я там не живу! Но в моей сознательной жизни... Притом что, как вы, наверное, догадываетесь, человек я... ну, в общем-то, многократно обласканный властями, да? И, тем не менее, в моей сознательной жизни было немало такого, за что я те времена не только не уважаю, но и достаточно... да, достаточно трезво оцениваю ту меру унижений, которой подвергались многие мои коллеги. Меня-то, повторюсь, это в меньшей степени касалось.

Но и то коснулось! Я был директором театра «Современник» с 70-го года, и я помню многократные сдачи спектаклей, в темном зале, где сидят и щелкают глазами человек десять или пятнадцать принимающих. Принимающих, которые... как бы сказать?.. В подметки мне не годились! По части понимания природы театра и того, так сказать, что представляют из себя его законы. Законы!

Ну вот, по-моему, я вам довольно подробно все объяснил. Так что тут я определенно себя ощущаю. В этом вопросе.

— А сегодня вам комфортно живется в России?

— Во-первых, несомненно комфортнее по сравнению с тем, как было. До 91-го года. Несравнимо комфортнее!.. Наш маленький театр, которым я руковожу, «Табакерка», он был легитимирован в 86-м году, и вот с тех пор никто и никогда не посмел мне советовать — что, когда, к какой дате, какого автора и в каком составе следовало бы в театре ставить. Ну я называю сейчас совсем простые какие-то вещи... Но и из таких важных, что ли, для меня вещей, важных понятий, для меня тоже несомненно очевидно, что количество людей бедных в моей стране... уменьшается.

— Разве так?

— Так, так. Это я знаю! Какое «разве»? Я говорю вам только о том, что я точно знаю. Уменьшается. Я вижу, как за эти вот... да хотя бы последние восемь лет очевидно удалось улучшить жизнь людей, за которых я непосредственно отвечаю. Я имею в виду и их социальную защиту. Ну, например, у нас в театре каждая женщина получает шесть тысяч рублей на ребенка. На каждого ребенка, который у нее есть, она получает эти деньги. Люди получают деньги, уходя в отпуск на поддержание здоровья. Это все деньги не внебюджетные, не меценатские деньги, а деньги, заработанные театром. В театре никто не получает менее 12 тысяч рублей. Я имею в виду уборщиц, лифтеров...

— Олег Павлович, увы, но подобным может похвастаться, наверное, только Москва. Ведь у нас совсем иная картина...

— Вы знаете что, я ведь не министр культуры! И не депутат Госдумы. И вообще не склонен рассуждать абстрактно. Я взял на себя ответственность, повторяю, в 86-м году, сначала за театр, работающий на улице Чаплыгина в доме номер 1а, «Табакерку», а в 2000-м, когда умер Олег Николаевич Ефремов, вынужден был взять на себя ответственность за Московский художественный театр. И за это время сделана определенная работа. И если восемь лет назад в зале было только 40–42 процента зрителей, то сейчас 95–96... Я не стану говорить о денежном содержании — но и оно увеличилось. (Улыбаясь.) Многократно. Так осторожно скажу... Вот это то, за что я отвечаю и что я делаю.

Если же говорить о театральном положении дел в России... Ну, могу сказать, что я уже дважды обращал внимание руководства нашей страны на положение вещей. Второй раз — не так уж давно. Это проблема серьезная. Я думаю, что эти вот последние четыре года наше Министерство культуры... ну, будем так говорить, употребило или потратило не лучшим образом. Увы. Я не хочу быть таким... ну, что ли, категоричным, да? Но в моем понимании — мно-о-огое не сделано! За эти четыре года.

А вместе с этим я могу сказать, что вот, скажем, президент Путин взял и выделил для театра, который не ремонтировался почти 30 лет, ассигнований. И сегодня Художественный театр — это едва ли не первый театр в Москве, оснащенный театральными технологиями двадцать первого века.

— Мне вчера на глаза случайно попалась газета «Культура» за 2005 год, где есть ваша фотография с Путиным. Это была одна из ваших бесед с ним, и, видимо, как раз на эти темы... А с Медведевым вы уже контактировали?

— Как с президентом еще нет, но как с первым вице-премьером Медведевым я встречался и разговаривал. И радовался тому пониманию, умению слышать, умению слушать. Радовался его желанию помогать. А это очень важное свойство для политического деятеля.

Я человек честолюбивый и честный

— В вашем рабочем блокноте до какого месяца — или, быть может, даже года — уже расписана вся ваша творческая жизнь?

— У меня есть контракт... Правда, эта институция уже расформирована, это так называемое Федеральное агентство по культуре и кинематографии. Вот у меня с этим ведомством (улыбаясь) расформированным есть контракт до конца 2010 года. У меня сначала был первый контракт, затем я отчитывался на коллегии ФАКК, после чего мне был предложен следующий контракт, нынешний. Вот это мои, скажем так, деловые отношения с вышестоящей организацией.

Что же касается театра под руководством Табакова — (смеясь) ну тут, наверное, трудно как-то отделить меня от подвального театра! Ведь его аббревиатура даже как-то свидетельствует о том, что... Ну, наверное, до тех пор, пока я буду способен, работоспособен, дееспособен, видимо, продолжу им заниматься. Другое дело, что, если пойму, что не могу заниматься, то я, наверное, сам уйду с этой должности. Я человек честолюбивый и... ну, как бы сказать... честный.

После «Амадея» я каждый раз теряю почти килограмм веса!

— Я не могу сказать, что вам 73 года, Олег Павлович... (Табаков довольно улыбается.) Выглядите вы гораздо моложе своих лет! И, поверьте мне, это не пустой банальный комплимент...

— Да я верю вам! Моей младшей девочке, дочке, вот только два года исполнилось. (Общий смех.) Недавно. Так что… Что ж тут дискутировать на эту тему!

— Вы кому или чему должны быть благодарны за это? Это гены?

— Гены. Конечно. Это наследственность, которая мне досталась от отца. Прежде всего. (Улыбаясь.) Здоровье его такое в этом смысле, что ли... Физическое, наверное, от мамы, от деда, того самого Андрея Францевича. Он дожил до глубокой старости, так же как и бабушка — Елена Терентьевна. Нет, это наследственность. (Улыбаясь.) Но это не достоинство — это данность.

— Но все равно, видимо, чем-то вы это подкрепляете?

— (Смеется.) Работой.

— Великая заслуга в этом, не сомневаюсь, и вашей супруги — актрисы Марины Зудиной...

— Думаю, да. Думаю, да.

— Спорт некий, наверняка...

— Не-е-ет, никакого спорта! Просто я, скажем, после такого спектакля, как «Амадей», теряю каждый раз в весе 700–800 граммов — какой тут спорт! Тут дай Бог, чтобы как-то компенсировать это все. Дай Бог возместить!

Давайте так. Давайте будем отталкиваться от того, что мои помощницы и в одном, и другом театре к концу сезона дают мне такую справку, где указано что я, так сказать, наработал. В предыдущие сезоны я играл сто и более спектаклей в сезон. Значит, если учесть, что активный период сезона это 300 дней в году — да? — то вот, прикиньте: я играю каждый третий день, и значительная часть моих спектаклей — это такие вот, энергозатратные. Так что, какой уж тут спорт?..

— Вы двужильный, Олег Павлович!

— Может быть. Может быть. Я не стану с вами спорить, но могу сказать, что у меня ведь еще есть... (улыбаясь) ну, довольно разнообразные обязанности. За которые я деньги не получаю, но которые тоже надо выполнять.

— Будь-то?

— Ну-у... (Смеясь.) Разные обязанности. Я член Совета по культуре при президенте, я член... как же это называется-то?.. Член комиссии по высшим наградам России. Я член (смеется) президиума Комиссии по Государственным премиям. Ну... Хватает. Хватает.

— Да уж. А была мысль... Наверняка же она проскакивала — попрощаться со сценой и заниматься уже только руководящей работой?

— Не-е-ет, я скорее наоборот сделаю!

— Серьезно?

— (Улыбаясь.) Коне-ечно, я скорее перестану руководящей деятельностью заниматься, нежели! Коне-е-ечно... Хотя, повторяю, планы развития театра у меня — и одного, и другого — вполне наполеоновские. И если мне удастся их осуществить, то у театра будет заложена серьезная экономическая основа будущей жизни.

— Ну дай-то Бог…

— Я говорю о строительстве филиала для Московского художественного театра. Дело в том, что труппа театра довольно велика. И довольно содержательна. Я имею в виду качество подбора актеров труппы. И, конечно, мы могли бы работать больше и интереснее. Плюс к этому, строительство филиала необходимо еще и для того, чтобы поставить на ноги, или, если угодно, на крыло, молодое поколение. Достигается, кстати, это очень простым способом. Молодые люди должны играть на сцене со своими старшими товарищами, которые уже умеют играть.

— С мэтрами...

— Вот и все! Процесс передачи умения, вы знаете, он очень прост. Из рук в руки делается. Никаким визуальным образованием это не заменишь.

— Теоретическим, да?

— Нет! Нет... Американцы уговаривали меня читать лекции, проводить у них мастер-классы по телевидению. У меня не было времени уже ездить туда, в Америку, и вот они просили. Но это абсурд! Это такая, как бы сказать... такая сублимация, что ли?

У меня мало времени на то, чтобы сниматься

— Какие, интересно, вам нынешние наши режиссеры — а быть может, и маститые — осмеливаются сейчас предлагать роли в кино?

— (Улыбаясь.) Ну, вы знаете, осмеливаются. У них... Как бы это поточнее сказать? У них нужда есть. Нужда экономическая...

Но у меня мало времени на то, чтобы сниматься. Я, может быть, за последние лет пять картин десять... или даже девять только сделал. Просто физически нет времени. Я успел дважды поработать с Кирой Муратовой, дважды поработать с таким Иштваном Сабо, венгерским режиссером, обладающим двумя «Оскарами». Я с молодежью работаю. Работаю с Дмитрием Астраханом, уже вполне сложившимся мастером... Нет, я работаю. Так-то. Но я работаю только тогда, когда мне это интересно.

Когда Бог пролетает над просторами России, таланты он разбрасывает с прежней щедростью

— Я, конечно, понимаю, что свои роли и свои фильмы — те, в которых вы снимались, вы любите без исключения все. Наверное. Они ж как дети...

— Да.

— А не из своих фильмов? Есть ли у вас такие, которые вы готовы пересматривать, что называется, и в сотый раз с неизменным удовольствием?

— Ну, наверное, часто-то я не смотрю, но, конечно, это «Восемь с половиной».

— Феллини…

— Да. Некоторые картины Висконти... Картины Копполы... Картины Вуди Аллена... Ну и картины наших режиссеров. Меня очень радует, например, Звягинцев. Меня радует такой режиссер Лебедев. Меня о-очень порадовал молодой режиссер Попогребский. Хлебников… Нет, у нас есть порох в пороховницах.

— Бояться нечего? Подрастают новые гении?

— Да! Да! Я думаю, по части талантов Господь Бог по-прежнему склонен к нашей России. (Улыбаясь.) Когда он пролетает над просторами России, которые занимают, как известно, одну шестую земного шара, то таланты он разбрасывает с прежней щедростью. Это так.

Ближе других я ощущаю Валю Гафта и Галю Волчёк

— Есть такое крылатое выражение: скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты... Ваши самые близкие друзья — кто эти люди, с вашего позволения?

— Из людей моей профессии я ближе других ощущаю Валю Гафта. Мы с ним с одного курса. Галю Волчёк. (Табаков именно так и произносит — ВолчЁк, с ударением на букву «ё».) Остальные мои друзья — они не актеры. Я бы даже сказал — вовсе далеки от театра. Что, в общем, не мешает мне ощущать их друзьями.

Все самое интересное я всегда стараюсь переплавить для театра

— Вы большой книголюб, я слышал…

— Я книгочей! (Смеется.)

— Что-то за последние годы зацепило из прочитанного? По-настоящему?

— Ну, вы знаете, я всегда стараюсь интересное переплавить для театра. (Улыбается.) У меня очень живой интерес вызывает Алексей Иванов, ваш сосед. Мне очень интересен Павлик Санаев с его повестью «Похороните меня под плинтусом». Мне интересен Захар Прилепин... Мне интересна Славникова, как таковая. Очень интересен Дмитрий Быков.

«Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?»

— Мне очень интересно узнать ваше мнение, Олег Павлович… Общаясь с вашими коллегами, когда заходит об этом речь, почти все они ну чуть ли не кричат: «Никогда! Ни за что! Только через мой труп! Я вам клянусь!» Так вот, если ваши дети однажды подойдут к вам и скажут: «Пап, мы тоже хотим, как ты. Мы тоже хотим стать актерами и пойти по твоим стопам», вы отпустите их в это плавание?

— Если я пойму, что они действительно не могут без этого, то, конечно, отпущу. Конечно… У царя Соломона это было сформулировано: человек должен быть счастлив при том, что он делает. Это очень емкая формулировка... Я не видел никогда, чтобы запрет на профессию приносил счастье кому-то. Ни-ко-гда.

— Вы — счастливый человек?

— Ну, «счастливый» про себя может сказать только дурак. Счастье — это мгновения. Это случается достаточно редко. Когда они происходят, не всегда ты успеваешь осознать, что ты счастлив. (Улыбается.) Но это то, что дает силы жить... Жизнь вообще это самый главный подарок для человека. И вот с того момента, когда ты осознаешь, что жить надо набело, с этого мгновения ты получаешь возможность, будем так говорить, как-то — как-то! — руководить направлением своего движения.

— Вопрос, может быть, дурацкий, но тем не менее... У вас было хоть раз в жизни такое, когда вы говорили сами себе: «Все! С Нового года начинаю новую жизнь!»?

— (Улыбаясь.) Нет. Нет, вы знаете, я живу одну жизнь... (Надолго задумывается.) Наверное, крутым таким, что ли, поворотом в моей жизни был 64-й год. Когда у меня случился инфаркт. Когда я отлежал в больнице... А тогда, знаете, какая методика борьбы с инфарктом была? Надо было семь недель лежать на спине!

— Адское испытание…

— Да, и аспирин еще принимать. В различной дозировке. Я допринимался до того, что у меня образовалась язва желудка!.. Но, вместе с этим, когда я вышел на свободу, когда я поднялся, когда Господь Бог дал мне...

— Шанс.

— Наверное, так. Да. Шанс оценить какую же ценность представляет жизнь! И вот, так сказать, вернувшись в свою профессию, вернувшись к тому объему работы, к которому я привык, пожалуй... Да, наверное, можно сказать, что я...

— Переосмыслил.

— Наверное, понял, да, что... Как там у Пушкина? «Дар напрасный, дар случайный, жизнь, зачем ты мне дана?» (Смеясь.) Если так я вначале думал — да? — то, выйдя из Боткинской больницы, я думал уже по-другому. (У Табакова звонят сразу два мобильных телефона.)

— Я смотрю, у вас с собой сразу три мобильных телефона, учитывая, что в одном из них две SIM-карты... (У Табакова Samsung D880 Duos и Nokia 8800 Arte.) Да и модели телефонов одни из самых продвинутых да модных. Разбираетесь в этом?

— Я много с ними работаю. (Улыбается.) А разбираюсь я в них слабовато. Я так думаю. Но вообще очень удобная форма общения и решения вопросов, на самом деле. Представляете, я еду от улицы Расплетина до центрального телеграфа на Тверской, потом поворачиваю налево — и за это время решаю довольно много важных дел. Так что это такое мое следование за технологиями, да. И причем не формальное, не просто так — да? — а я вижу от этого безусловную отдачу.

Я так думаю, Мария Олеговна — это мой окончательный вклад в решение демографической проблемы моей страны…

— Олег Павлович, у вас осталась хоть одна еще до сих пор нереализованная мечта?

— Конечно. Конечно... Как я уже сказал, надо построить филиал для Художественного театра. Надо завершить строительство нового здания для театра подвального под руководством Табакова. Надо оснастить современной технологией художественно-производственные мастерские, построенные для театра Табакова. По сути дела, это будет первый завод в Москве по производству театральных декораций. Он хорошо построен, хорошо архитектурно размещен. Полагаю, что где-то к концу будущего сезона он уже будет функционировать полноценно.

Надо снести производственные мастерские на территории Художественного театра, чтобы на их месте возникло новое жизненное пространство, новое здание, которое берется построить, кстати, один из моих друзей. И где вместо трех тысяч шестисот квадратных метров руин, обветшавшего, бессмысленного пространства, театр получит восемь тысяч современных квадратных метров, находящихся в четырехстах метрах от Спасской башни!.. Многие проблемы работы, жизни будут решены в результате этого.

Например, обязательным я считаю строительство и установку, скажем так, некоего модуля, полностью повторяющего размеры и параметры сцены Художественного театра. То есть, такого модуля, в котором будут собираться элементы декораций предполагаемой премьеры: заранее освещаться, готовиться… Просто если сейчас мне приходится отменять семь, а иногда и более дней для выпуска премьеры, то в этом случае денежные потери сократятся до двух-трех дней!.. Нет, у меня планы довольно конкретные, я вам скажу.

— Наполеоновские, я бы даже сказал.

— Ну-у, а почему бы и нет?.. (Улыбаясь.) Кому-то надо.

— Но они все, опять же, что называется, общественные, чисто рабочие. А личные-то как же?

— М-м-м... Это я не могу сказать. (Смеется.) Я не могу... Личные? Ну как же? Я вот, например, откликнулся на необходимость решить демографическую проблему моей страны.

— Как — еще раз?!

— Нет, зачем? (Общий смех.) Я так думаю, Мария Олеговна — это мой окончательный вклад в решение этой проблемы... Вы знаете, я рассчитываю, что внучка Полина станет театральным художником. Она одарена. Я в свое время привозил к ней своего давнего друга, художника Давида Боровского, он посмотрел ее работы и благословил... Я думаю, что младшие внуки будут подрастать. Я думаю, что Павел, который перешел в седьмой класс, будет радовать...

— Жених уж скоро!

— Ну, во всяком случае, человек стремящийся. (Смеясь.) Как там у того же Александра Сергеевича? «И жить торопится, и чувствовать спешит!» Это про него. Наследник растет…