«Идём колосовать, а нам — вытряхни»: труженица тыла о том, как жила во время войны

Лина Киселёва живет в районе Малое Чаусово в частном доме. Накануне Дня Победы к ней нагрянули гости — сотрудники «Почты России» с отрядом маленьких волонтеров и привезли женщине поздравления от президента России.

— Дак надо в магазин бежать… — встретил нас муж Лины Ивановны, но его тут же разубедили. Программа у учеников 22 школы плотная: они объезжают с мини-концертами ветеранов и тружеников тыла Кургана. Один ветеран, правда, принять ребят не смог — видимо, переволновался перед встречей, и родственники попросили не беспокоить его.

Лина Ивановна слушает поздравления и принимает из рук почтальона конверт от президента. Он пишет о том, как «дорогие ветераны прошли фронтовыми дорогами Великой Отечественной войны и, не жалея сил, трудились в тылу». Вторая часть — как раз про нашу героиню: с 11 лет она работала за всю семью. Отца и старшего брата в 18 лет забрали на фронт, мать парализовало, еще трое братьев и сестер остались на маленькой Лине.

— Я точила литовку и поранилась — вот рубец остался на память, — Лина Ивановна сгибает руку, что видно шрам, — вручную сено косили, фронт чем-то надо кормить. Нам за трудодни давали траву и зернышек кое-как: на жерновах смелим, с картошкой лепешек напечём и едим.

Девочкой Лина работала поваром (варила на десять человек горошницу и пшенную кашу).

— Горошницу наварю разваристую: шелуху соберу и толкушкой разомну. Кричу: «Айдате исть!» Накормлю всех, посуду вымою, и пошла мерить двухметровой саженью, сколько каждый накосил.

Вторую часть дня Лина была учётчицей — смотрела, сколько каждый скосил зерна и сколько причитается за работу. Окончив 6 классов школы, она научилась не только считать, но и хитрить.

— Мне жалко людей было, и я сама прибавляла всем саженей. Вторая бригада меня заподозрила и пожаловалась. Приехала проверка: как это моя бригада план выполняет, а вторая не может? Повезли меня в поле, бухгалтер пошёл мерить, сколько всего скошено. А у меня башка соображала тогда, похитрее была: я считаю, сколько он намерил, и вспоминаю, сколько мне нужно насчитать, чтобы как в отчетности было. Насчитала, сколько надо: всё, кричу, хватит! А бухгалтер такой себе проверяльщик был — он и не стал дознаваться. Ох, и переживала за меня моя бригада тогда, а я думала — да что мне будет? Уж не помню, сколько летов я так работала.

За сотку скошенных колосьев причиталось по 200 граммов, но даже не зерна, а так — травы.

— Траву с самыми мелкими зернышками давали колхозникам! Её наедятся, а если жабрей попадется — так безножеют.

Работала Лина и весовщиком: убранное зерно привозили на коровах, быках и комбайнах, взвешивали, выгружали на ток, потом опять грузили обратно и увозили на склад и еще раз взвешивали.

— Точно зерно не взвесишь: его рассыпают, на току часть остается. А мы только выгружаем, вешаем и обратно таскаем. К чему с комбайна на ток, а потом на склад и везде взвешивать? Я даже сейчас не понимаю. Возня такая! К чему это было?

Жили впроголодь, но казалось, что это естественное состояние. Помогал огород, где растили брюкву, свёклу, картошку и капусту. Но от капусты в животе пусто — хотелось хлеба.

— Весной как снег стает, мы идем колосовать: зерно с тока, которое вытаяло, соберем, промываем, сушим, на жерновах смелем с травой и в лепешки. Дак нам не давали колоски собирать! Один раз собрали полмешка с бабой, отцовой матерью, — приехал на лошади управляющий: «Вытряхни!» Ну, зачем? Колос же пропадёт, сожгут, или мыши с кротами в норы стаскают всё равно, но нет: лучше пусть те едят, чем люди. Какое-то вредительство!

Продолжать учебу она не стала — решила, что работать для семьи полезнее, чем ходить каждый день в школу в соседнее село за пять километров.

— Сапоги дырявые, ноги мокрёхонькие и холоднёхонькие, как у гусихи. Я воду вылью, прохвораюсь. Мама заставляла дальше учиться: «Иди девка, учись», — а я говорю: «Хватит, не буду больше».

Никакого детства, говорит труженица, не знала. До 11 лет у нее было только две игрушки.

— Куколка из ремков, помню, была. Потом из бабок (части костей. — Прим. ред.) от ножек свиных и спичечного коробка карету смастерила, запрягла, дугу приделала — сама на таких телегах работала, знала устройство, — смеётся она.

Отец с фронта так и не пришёл, где похоронен и похоронен ли вообще, Лина Ивановна не знает. За все время он успел написать лишь три письма. В последнем рассказал, что лежит в госпитале в Казани. После войны не пришло и похоронки, только сообщение о том, что Ивана Субботина нет ни в списке живых, ни в списке мертвых.

— Было письмо: «Еду на фронт». Во втором: «Врага гоним, бьём беспощадно» (Даже замуражило! — говорит женщина и проводит рукой по руке). В третьем: «Выбило мне шесть зубов, ранили в левую челюсть. Рот набок, зубов нет, но руки-ноги и глаза целы». Писал, что подживают раны, и не знает, отпустят ли домой или отправят на фронт. Потом сообщил, что отправляется на фронт. И всё, больше не было писем. Где теперь его косточки лежат?

Сейчас Лина Ивановна может позволить себе не работать: у нее две дочери и семь внуков в разных городах страны помогают бабушке. Кормит и огород — и сейчас на окне к солнцу тянутся помидоры.

— Я вот удивляюсь, как же я это всё делала? Сейчас вот ни за что не смогла! Теперь работать не могу, но боюсь без ума остаться.

— Кто у вас в саду работает?

— Дак деда, он у меня копат, на три года меня моложе — он еще как конь! — смеется она и смотрит на рассаду.

После выходит проводить во двор и снова спохватывается, что так и не напоила чаем.