«Вовлечение в процесс — это главное»: педагог из Кургана рассказал о работе, с которой ушел спустя 30 лет

Вадим Мазняк — человек, с которым здоровается во время нашей небольшой прогулки по центру Кургана каждый пятый. Его выделяют яркая внешность, интересная биография, разносторонние увлечения от споттинга и видеосъемок до путешествий, страсти к кофе и квизам. Решение учителя перевода, переводоведения и английской литературы уйти из гимназии № 47 «по совокупности причин» спустя 30 лет кажется внезапным, но через минуту обдумывания выглядит максимально органичным.

Два года назад в интервью нашему порталу мы говорили с Вадимом Евгеньевичем о его становлении как педагога, теперь встречаемся, чтобы поговорить о радостях и «боли» работы в школе. Оговоримся, что это диалог выпускницы с учителем (да, я тоже до сих пор помню монолог Гамлета на средневековом английском), во время которого складывается ощущение, что Вадим Мазняк будто не уходил вовсе, хотя уже выдохнул как человек абсолютно свободный от гнетущих обязательств.

— Вы уволились из школы после 30 лет. Как вы себя сейчас чувствуете?

— Во-первых, репетиторство остается, это всё можно законно делать — оформляясь самозанятым, платишь налоги, всё официально. Можно заниматься и онлайн, и из любой точки мира. Перевод [устный] сейчас не так востребован, как раньше, но периодически я этим тоже занимаюсь, хотя это и нестабильный доход.

Я не ставил так вопрос, что совсем больше не буду работать учителем в школе — я не ставлю точку, может, я захочу вернуться. Да и школы разные бывают, есть языковые. Там всё более свободно в плане деятельности, может, открою свой языковой клуб. В 2012 году мы раз в месяц договаривались с кинотеатром и проводили просмотры фильмов на английском. Пройдет творческий отпуск — придумаю варианты, чтобы они приносили и удовольствие, и материальное удовлетворение.

— Вы педагог-новатор, и ваши уроки перевода и английской литературы не были похожи на привычные 40 минут другого предмета. В 10-м классе они больше были похожи на развлечение: рассказал монолог Гамлета — иди в столовую пораньше. Сейчас я понимаю, что это методика — уроки проводить в удовольствие, а не «затолкать» определенное количество букв в голову.

— Так и должно быть. Потому что человек учится чему-то только, когда ему это нравится. Особенно, если это касается английского языка. Каким бы ни был одаренным педагогом, он всё равно не сможет дать эти знания без желания ученика. Должны быть его интерес, мотивация, увлеченность предметом. Если любишь предмет, ты учишься. Если нет — и учитель не поможет, он может сделать хуже.

Я долго к этому шел. Во-первых, я сам всегда любил английский, потому что у меня был очень хороший преподаватель. Один из ведущих наших специалистов, первый в медиаобразовании (еще в 1990-е годы) Александр Владимирович Спичкин старался сделать уроки нетривиальными. Он экспериментировал, как мы под музыку произносим слова, вырабатывал какие-то нестандартные формы работы, чтобы привить любовь к языку.

Второе — это мое увлечение театром. Спичкин организовал у нас школьный театр, куда я попал случайно, но это сыграло большую роль в моем становлении. Ведь учитель даже бо́льший актер, чем представители других профессий.

Мы ставили Стругацких «Хищные вещи века», Бориса Васильева «В списках не значился», Ричарда Баха «Чайка по имени Джонатан Ливингстон», Клиффорда Саймака «Театр теней».

— Даже больше, чем актер?

— Актер — на сцене, зритель — далеко, ты с ним не взаимодействуешь напрямую. А учитель взаимодействует со своим зрителем. Нельзя показывать свои эмоции, даже если ты не в духе. Иначе это отобьет мотивацию. Почему я не сразу пришел [к преподаванию] — потому что мне не нравилась советская система, а примеров, как работать по-другому, не было. Пример появился, когда я съездил в Америку. Там я увидел, что можно преподавать иначе.

Скаутский лагерь перевернул мое представление о преподавании, когда тебе дают итоговый тест по материалу, который ты никогда не знал (меня готовили инструктором по стрельбе из лука, ружья и винтовки). Я никогда в жизни этим не занимался! А тут сказали, что через неделю я сдаю тест и буду потом учить американских скаутов. Тут и лексика незнакомая, и предметы незнакомые, и на финальном экзамене нам дают книги. Первая мысль, которая возникает у любого русского ученика: «О, сейчас всё спишу отсюда!» Но как списать, если ничего не знаешь? А если хоть что-то знаешь, то можно заглянуть в книгу и восполнить пробелы в своих знаниях.

— Вы и на уроках говорили, что можно пользоваться словарем.

— Да, потому что наугад натыкаешь — что-то угадал, но ничего не запомнил. А если нашел информацию сам — уже запомнил. Есть индийская поговорка: «Скажи мне, и я забуду, покажи мне, и, возможно, я не вспомню. Вовлеки меня, и я буду помнить всегда». Вовлечение в процесс — главное.

Еще один переворот для меня был в осознании методик преподавания, когда нас учили, как оказывать первую медицинскую помощь. Как научить оказывать помощь, например, при ожогах? У нас повесил плакат, включил фильм или пригласил медсестру рассказать. Что делать детям на таком уроке — в лучшем случае сидеть смотреть.

Американские скауты делают имитацию ожога на руке с помощью помады, грифельной крошки и парафина. Получение знаний превращается в игру. Что особенно важно — когда человек увидит настоящий ожог, он будет знать, что с ним делать, он морально будет готов, не будет стрессовать и падать в обморок.

Александр Спичкин познакомил меня с очень хорошей книгой «Приемы драматизации в обучении», но там первое правило было — уберите все парты из класса. Потому что язык — это прежде всего общение. Оно должно быть естественным. Например, объяснить что-то и показать это в игре.

— Мультимедиа тогда были в новинку, сейчас, во время коронавируса, всех взяли и разом перевели на дистант. Как это повлияло на детей? Или они уже были к этому готовы?

— Я вижу и плохое, и хорошее. Хорошее в том, что мы не уйдем от мультимедиа. Мы смотрим ролики, слушаем музыку — нас окружают технологии. Ковид только способствовал пробам давать знания через мультимедиа. Для учителей это тоже было хорошей встряской — научиться подавать в другом формате, это было нужно. Но мое давнее и глубокое убеждение, что личный контакт ничто не может заменить. Особенно в преподавании. Это же общение! Общаться через компьютер, сдача экзамена через компьютер — это псевдообщение. Учить разговорную речь, чтобы выразить мысль, нужно в группе.

— Дети были по ту сторону экрана, по сути перед стеной, не чувствуя эмоций педагога. В классе они были рады вернуться к прежней форме, или они изменились и уже не так воспринимают информацию? Ведь сейчас любые заморозки, ОРВИ — и снова проторенная дорожка на дистант.

— Я это не сразу понял. Даже на дистанте я пытался найти формы, которые бы вовлекали в дискуссию. Просто сидеть перед экраном читать лекцию неинтересно, и сразу возникал вопрос: «Меня там вообще слушают?» Даже если они включили камеру, дети могут делать вид, что они слушают. Как давать проверочную работу и как ее проверять дистанционно? Поэтому мне нравилось название моего предмета «Теория и практика перевода»: это вовлечение, дискуссия. И организовать это на дистанционном обучении было сложнее всего. С теми, кто прошел дистант во время ковида, сейчас очень сложно. В среднем звене был упущен самый важный момент — очная групповая работа. Сейчас дети перешли в старшее звено, они больше привыкли к общению с компьютерами, с гаджетами, им нужно туда, а не личное общение.

— Еще наложился возраст...

— Да, всё вместе. Это мои ощущения. У многих постановка вопроса такая: «Если мне это не надо, то я это не буду учить, запоминать, не буду на это тратить свое время». Хотя в правилах ученика прописано, что они должны выполнять работы. Сравниваешь с собой, хотя это времена совсем изменились: если ученик ходит на уроки, он всё равно должен домашнюю работу делать, он вообще в школу должен ходить и не пропускать. Но у нас очень мало мер влияния на ученика, и чем дальше, тем их меньше. Только оценкой. И то, если я поставлю два, вопрос возникает к учителю: «Значит, это я виноват?» Если ученик не ходит на урок — значит, ему там неинтересно? Получается, что все беды перекладываются на учителя, даже в том, что у него зарплата маленькая: «Берите больше часов, занимайтесь дополнительными курсами, участвуйте в конкурсах, тогда зарплата будет хорошая». Но это неправильная постановка вопроса для меня. Ученик должен нести ответственность за свои поступки.

— Есть важный элемент цепи в системе образования — это родители. Тенденция контролировать тех, кого можно, а не задавать вопросы родителям — это опасный путь? Родители как будто исключаются из связки ученик — школа.

— А как административно воздействовать на родителя? Не будешь же прав лишать? Меру воздействия можно принять только к человеку, который в какой-то степени тебе подчиняется. И число инструкций в школе напрягает, всё взвалено на учителя, и школа становится не образовательным, а воспитательным учреждением, воспитание превалирует, а уроки уходят на второй план. Это очень опасная тенденция.

— У вас какое было соотношение отчетов и уроков?

— У меня небольшое, так как я не был классным руководителем. Но у меня жена (Ирина Германовна тоже учила детей английскому языку в 47-й гимназии. — Прим. ред.) была классным, и я активно участвовал в жизни ее класса. Мы шутили, что им повезло и у них, по сути, было два классных руководителя. Сейчас у меня внучка учится в 47-й, я 1 сентября побуду помощником классного руководителя (смеется). Но административная работа — это не только заполнение инструкций, я к ней отношу и такие вещи, как выступления на конференциях, совещаниях, прямо скажем, обязанность сидеть на ЕГЭ и ОГЭ — за это мы несем серьезную ответственность.

— Сидеть в смысле наблюдать, чтобы не списывали?

— Не только. Во-первых, следить за порядком, соблюдением процедуры проведения экзамена, реагировать на нестандартные ситуации: ребенку плохо, например, стало. Раздать, собрать материал. Эти три часа — потерянное время. Ведь тебе ничего нельзя делать, ни-че-го, ты просто сидишь и смотришь. И если ты что-то сделал не так, экзамен аннулируется. К примеру, оставил окно открытым, налетел ветер, сдул все листочки — всё, экзамен аннулируется, и детям его надо пересдавать. Или собрал все листочки в конверт, но не показал и не запечатал на камеру, а вышел из аудитории — то же самое.

— А что будет учителю? Депремируют?

— Да и так особо премий нет. Если исключат из комиссии, учитель, наверное, будет только счастлив. Например, в феврале я проверял областную олимпиаду по английскому, я до сих пор за это не получил денег. А насчет ЕГЭ и ОГЭ — в регионах вроде Москвы за наблюдение на экзаменах и проверку экзаменационных материалов неплохо получают.

— Сейчас, в Год педагога и наставника, в Министерстве просвещения много говорят о том, что в стране выстраивают понятную и прозрачную структуру формирования зарплат в регионах.

— Нам опять обещают повысить зарплату с 1 сентября, но пусть лучше оставят всё как есть. Потому что в прошлый раз подняли ставку, но убрали доплаты и фактически получилось не повышение, а снижение.

— Что для вас тогда было в работе главным, что вы оставались в школе?

— Школа — это вся моя жизнь: я учился в ней 10 лет, мои дети учились, я работал в ней 30 лет, сейчас моя внучка пошла в эту школу. С моих 7 лет это моя жизнь, моя родная 47-я. Второй фактор — мои коллеги. Может, это прозвучит обидно для других педагогов, но учителя английского, они... какие-то другие. У нас сложился особенный коллектив понимающих, умных, добрых, красивых, заинтересованных в поиске своих методов педагогов. И дети, которые приходили на мои предметы, выбрали язык, они были заинтересованы. Мне нравилось то, что я могу программу сам составлять, раз это элективные курсы. Я не шел по обязаловке: у меня есть учебник, я должен выполнить от и до. Если вижу, что тема интересная, я ее пытаюсь углубить, если нет или потеряла актуальность — ее можно отбросить.

— А сейчас ФГОС предполагает уроки перевода и зарубежной литературы?

— В соответствии с новыми образовательными стандартами с 1 сентября не остается часов на элективные курсы.

— А если сейчас оставаться в школе, как вам учить дальше?

— Тогда нужно брать часы английского. Может, через год захочу второй класс учить, посмотрим.

— Учеников оценивают по 5-балльной шкале. Система актуальна и как оценивать успех педагога тогда?

— Оценивание успеха педагога на первом этапе — если выпускники поступили в вуз. Но интереснее, как они состоялись после вуза, где они оказались потом. Я сделал поэтому 12 интервью с выпускниками, последнее было с Димой Порубовым (группа «Психея»), Дашей Жуковой — живет в Канаде. Одна выпускница, Ирина Иконникова, окончила МГИМО, работала в посольстве в Узбекистане, в МИДе, на тайский переводила Владимира Владимировича Путина, Лаврова, Бастрыкина. В гимназии есть карта с наклееными смайликами, где есть наши выпускники (кроме Антарктиды — хотя, может, и там уже есть).

— А учеников как оценивать? Помогают ли пятерки тому, чтобы хотеть оказаться где-то и стать кем-то?

— Фактически в школе не 5-балльная, а 3-балльная. Возвращаясь к двойкам — ее учитель будто ставит себе, раз у твоего ученика двойка, получается, это ты ему что-то недодал, сам себя наказываешь и сам виноват. Колы тоже не ставят. Если уж оставлять 5-балльную систему, давайте узаконим эти оценки — пусть в аттестате будут и двойки, и колы. Сейчас же, если есть двойка, ученика нужно оставлять на второй год, а это проверки-комиссии, завучу и директору «ай-ай-ай». Ну почему не сделать, если человек на столько знает этот предмет, ведь изучение — это не столько заслуга учителя, насколько заслуга ученика. Как поставить три, если ученик вообще не ходит на урок или ничего не делает?

20 лет назад у меня была рейтинговая система (я с ней проработал 2–3 года). Ответственность за оценку перекладывалась на ученика: хочешь — возьми несколько заданий попроще, но заработай меньше баллов, а хочешь — одно сложное и будет больше баллов. Система была разработана так, что всё равно тройка выйдет, если ты ходишь на уроки и что-то делаешь. Но позже нагрузка стала меняться, количество часов для моего предмета уменьшили и нужно было фактически разрабатывать курс заново, потратив на это весь летний отпуск. Уверенности, что это не произойдет снова на следующий год (изменения количества часов на мои предметы), у меня не было, поэтому пришлось отказаться. В случае с моей системой ответственность перекладывалась на ученика. Не ходишь на уроки, болеешь — сделай хоть что-то, чтобы получить оценку, на ЕГЭ по русскому или математике ты не скажешь: «Я болел».

— По музыке и изо тоже предлагают сейчас в Госдуме сделать зачет/незачет.

— А что делать с незачетом? Пересдавать? Опять получается нагрузка на учителя, я в свое свободное время должен принимать долги ученика за то, что он ничего не делал на уроках. Почему? У меня нет ответа на этот вопрос.

— Что было самым счастливым временем в школе? Ради чего вы оставались работать?

— Наверное, лучшим было время, когда я только пришел в школу. Я был молодой, неопытный, хотелось всего и сразу. У меня были замечательные коллеги, и моим уже не учителем, а наставником стал Александр Владимирович Спичкин. В тандеме с Анной Юльевной Серебряковой (дочерью Юлия Рабиновича, создателя уникальной модели кинообразования) у нас был клуб «Озон»: мы снимали «Ералаши», проводили «Синеманию» — как сейчас проводят модные квизы. Мы пытались привить детям любовь к мультимедиа, были полны творческих идей. У нас столько видеоархивов, сколько ни у одной школы нет: с 1993 года хранятся видеозаписи всех событий начиная с 1 сентября и заканчивая Днями здоровья, международными проектами. Мы вообще были впереди всех: в 1980 году у нас уже была черно-белая камера, которая была подключена к кассетному магнитофону и запись шла на него. Это всё благодаря новаторским идеям, пробам Александра Владимировича и помощи со стороны администрации школы и директора Лилии Николаевны Бурлак. Она в то время была передовым человеком в области образования, а мы стали первой школой-лицеем, куда приходили преподаватели вуза и вели в 1990-е годы уроки у старшеклассников.

— А где теперь этот архив?

— В школе, и я очень за него переживаю. Это две огромных коробки с бобинами, кассетами. Оригиналы тоже нужно хранить, хотя в цифре это здорово. Сейчас вот время будет, оцифрую кассеты, которые не были оцифрованы.

— Что скажете педагогам перед Днем знаний? И что пожелать, чего действительно не хватает учителю, чтобы чувствовать себя достойно?

— А вот странная вещь: человек выходит из отпуска, и это для всех праздник! Всё очень просто: любая работа должна приносить моральное и материальное удовлетворение. Если чувствуешь, что твоя работа оценивается не по достоинству, у тебя нет удовольствия от нее, то сразу думаешь: «А зачем ты это всё делаешь?» Есть волонтеры, они не получают денег, им нравится. Я считаю, что идеальная работа — когда занимаешься тем, что тебе нравится, и получаешь за это достойную зарплату.

Желаю всем достойной зарплаты согласно вложенным усилиям и получать от работы просто колоссальное удовлетворение. Это самые важные вещи в работе. И, конечно, дети — это большая радость, желаю видеть их счастливые заинтересованные лица.

— А вы что будете делать?

— Учить, преподавать, участвовать в квизах и завершать дачный сезон. Получать удовольствие от жизни.